"Байбек в зале?" – спрашивает у зрителей актриса театра "АRТиШОК" во время спектакля "Дон Кихот". Бауыржан Байбек тогда был акимом Алматы, в постановке Санчо Пансо стал губернатором и занимался ремонтом дорог.

"АRТиШОК" – независимый театр, во многом известный благодаря тому, как он обыгрывает тот контекст, в котором живут казахстанцы. Его "Гамлет" в постановке режиссёра Галины Пьяновой изящно намекал на досрочные президентские выборы ещё до того, как они на самом деле произошли, его постановка "Punch in the Face" – документальный спектакль о смерти Дениса Тена прямо и безапелляционно указывает на проблемы нашего общества.

Читайте также: В театре "АRТиШОК" показали спектакль про смерть Дениса Тена и реформу МВД. Как это было

Недавно театр открыл школу актёрского и режиссёрского мастерства. Обучение будет вестись два года на бюджетной основе. Гранты предусмотрены для студентов от 18 до 28 лет, прошедших собеседование и три творческих экзамена. Для остальных обучение возможно на коммерческой основе.

Мы поговорили с актрисой и управляющим директором театра "АRТиШОК" Анастасией Тарасовой и театральным обозревателем и драматургом Ольгой Малышевой о том, как получается, что человек может однажды просто всё бросить и связать свою жизнь с театром, а также о том, о чём сегодня говорит современный казахстанский театр.

– Насколько аудитория "АRТиШОКа" всегда готова к тому, что видит в театре. Допустим, я помню, когда была премьера "Гамлета" с Чингизом Капиным, были отзывы людей, которые, идя на "Гамлета", ждут какой-то классической постановки, хотя понимают, куда они пришли. Были неоднозначные отзывы в Сети. Часто ли такое бывает?

Анастасия Тарасова (А.Т. ): Конечно, это происходит, и это нормально. Проблема в том, что у нас мало театров и мало событий, мало ситуаций, в которых зритель бы сталкивался с огромным разнообразием театрального мира, которое существует. И мы не делаем своими спектаклями никаких революций, мы подглядываем, стараемся вытянуть себя за волосы или притянуть куда-то через этот художественный язык, который мы изобретаем. Мы можем себе это позволить своими средствами.

Ольга Малышева (О.М.): Если взять последние премьеры "АRТиШОКа" – "Дон Кихота", "Гамлета", там не никакого грандиозного эксперимента, но люди приходят и шокируются, потому что даже такого они не могут увидеть нигде. И в этом, во-первых, большая проблема нашего театрального ландшафта, а с другой стороны, мне кажется, это огромный простор для возможностей. Я часто пишу в "Фейсбуке" об этом, что у нас в Казахстане, что бы ты в театре ни сделал, ты будешь первый, потому что никто практически за пределы вот этого очень узкого направления академического театрального образования не выходит, и вопрос, наверное, здесь в самоцензуре и самоограничении, потому что нет фактически этих рамок.

"Если я не понял – мне не понравилось"

– То есть в общем контексте это достаточно стандартная подача материала.

– Мы не делаем вообще ничего экстраординарного относительно сегодняшнего театрального мира. Оля недавно из Эдинбурга вернулась, она видела там вещи, которые могут тебя выбить из равновесия, и ты не знаешь, как жить с этой информацией. Но что делаем мы – мы делаем достаточно по классическим канонам пусть экспериментального жанра спектаклей, и отсутствие понимания заключается в том, что зритель не имеет большой насмотренности. У нас нет фестиваля, который бы регулярно экспортировал разнообразные спектакли со всего мира, из России, Европы, ещё откуда-то, чтобы люди понимали: а, можно и вот так, можно и вот так. Ещё люди очень часто смотрят спектакль по принципу: я понял – мне понравилось, а если я не понял – мне не понравилось. Это почему – потому что нет школы театральных критиков.

Читайте также: Мажор Гамлет и келинка Офелия. Какой подтекст в постановке Шекспира в театре "АRТиШОК"?

Это катастрофа индустрии, очень небольшая группа людей сидит анализирует, а все остальные в сообществе принимают как оно есть, то, как мы движемся, как работаем. Нужен нормальный институт театральных критиков, который мог бы анализировать ситуацию. Я когда-то ушла из финансовой программы, где работала журналистом, потому что я не могла дилетантски разговаривать, потому что у меня нет финансового образования. Точно так же люди не могут грамотно разбирать спектакли, не имея театроведческого образования. А где театроведы, которые бы анализировали, которые бы говорили: а, это уже повторение или вот, это уже новаторство, а истоки отсюда, а это переработано. И это процесс, который не происходит, в котором мы сами пытаемся выжить, выгребаем, выгребаем всё время, замещая друг друга. И это всё заставляет тебя как-то пытаться изменить ситуацию, это то, что мы делаем.

О.М.: Я на самом деле не знаю ни одного ресурса, ни одного издания в Казахстане, которое бы на регулярной основе писало что-то о театре на русском языке. Я знаю, что на казахском пишет Оner.kz, что у них есть раздел театра, и там студенты, выпускники, как раз театроведы из академии искусств, они периодически пишут рецензии. В меру своего понимания казахского я эти тексты читаю, они интересные, они грамотные, они с анализом. Я не вижу большой проблемы в том, что у нас нет русскоязычного образования в плане театроведения, это не принципиально важно, но, с другой стороны, я не могу объективно оценить в принципе качество театроведческого образования. Сама я не театровед, я не могу оценивать, я случайный человек, я попала в театр из журналистики, и вся база моя, которая касается театра, в том, что я пытаюсь всё смотреть, я пытаюсь что-то читать и что-то понимать, общаться с режиссёрами. Если тебе в вузе не дают информацию, у тебя нет возможности в другом месте получить эту информацию.

У меня был очень смешной диалог с актёром театра им. Лермонтова Антоном Митневым, который в этом году поступил на курс к Борису Юхананову. Я ему пишу: "Я очень за тебя рада, это крутой мастер, педагог, и ты получишь хороший опыт и ты вернёшься с этим опытом". И он говорит: "Оля, спасибо большое, ты второй человек в моём окружении, который не спросил у меня, кто такой Юхананов". То есть это наш театральный круг. На открытом уроке мы подняли фотографии с Кириллом Серебренниковым, почти никто не узнал его, только один человек из 30. Или, например, Андриасян, показывали фотографии Рубена Суреновича Андриасяна, и люди не знают. Померанцева узнали с трудом. Это не есть хорошо, что люди в своём котле варятся.

"Не надо страшиться уезжать в провинцию"

– Алматы традиционно воспринимается как культурная столица, но только ли здесь нужно делать театр и стремиться сюда?

О.М.: Есть режиссёр Фархад Молдагали, который работает в Петропавловске, ему 26 лет сейчас, он окончил в Алматы академию искусств. Он говорит, что ему предлагали остаться в театре им. Ауэзова, он общался со своим другом, который уже работает в театре им. Ауэзова, который выпустился на год старше, он ждал своего первого спектакля два года. Он не хотел ждать два года и уехал в Петропавловск, где поставил четыре спектакля за сезон. А сейчас он художественный руководитель Казахского музыкального театра. Мне кажется, это потрясающий кейс. Не надо страшиться уезжать в провинцию и делать свой театр, сидеть здесь, держаться за аксакалов и ждать, когда тебе к 50 годам вдруг перепадёт какой-нибудь спектакль, может и не перепасть. Например, к нам часто приезжает на гастроли Темиртауский ТЮЗ. Темиртау – город, который имеет репутацию, что там, мол, наркоманы, СПИД и так далее. Там есть ТЮЗ, который начинает делать какие-то вещи, потрясающие для театра из маленького провинциального города, и сам инициирует гастроли в Алматы, сам приезжает и выбирает: мы хотим показываться на экспериментальных площадках, в "АРТиШОКе" или в "Трансформе". Я делала года полтора назад интервью с Борисом Павловичем, который тогда в "АRТиШоке" ставил спектакль "Созвездия", и он сказал: судить о качестве театра в стране можно после того, когда современный театр доберётся до провинциальных городов. Тогда с этим было вообще всё сложно, два года назад, сейчас я как обозреватель вижу какие-то точки, где происходит движение.

"Ты называешь всё своими именами"

– А если говорить о темах, которые сегодня поднимаются в театрах в Казахстане, насколько перекликаются театральное искусство и активизм и выражение гражданской позиции. Для "АRТиШОКа" ведь всегда был важен контекст.

А.Т.: Когда появился спектакль "Прямо по Толе би", у нас было большое желание сделать спектакль о городе, обо всём, что происходит вокруг: как мы уничтожаем свою историю, не ценим, не знаем, не любим, как мы быстро забываем то, что было, какая у нас короткая память, какие-то наши предчувствия. Конечно, это был такой первый спектакль, который дал зрителям какой-то неожиданный диалог. Люди приходят на такие спектакли из раза в раз. Почему "Уят" или "Прямо по Толе би" настолько любимы? Потому что зрители там получают какой-то диалог или какой-то ответ. Люди внутри себя имеют этот вопрос и могут его даже не формулировать, и находят ответ в спектакле именно о том, что происходит в стране, в городе, в том месте, где мы живём, потому что такие ответы очень сложно порой найти через СМИ, через какие-то открытые источники. Сложно читать только какие-то специальные медиапорталы, которые сейчас в интернете больше пишут, и телевидение, и остальная публичная индустрия, наверное, закрыты, мы становимся всё больше цензурированными. И здесь ты начинаешь говорить об очень каких-то простых и понятных вещах в рамках закона, не делая, опять же, никаких революций. В театре ты называешь казахов казахами, русских – русскими, городских – городской сволочью, людей, которые живут в ауле, – аульной молодёжью. То есть ты называешь всё своими именами, и на таком очень простом базовом уровне уходит какая-то шелуха или закрепощённость и наши страхи, хотя бы на таком уровне.

Человек думает: "Оказывается, об этом можно поговорить, об этом можно рассказать, это близко мне, это происходит с моими родственниками, это происходит со мной в офисе". Поэтому, конечно, это такая тенденция гражданских спектаклей. Она есть и прослеживается практически в каждой нашей постановке, "Гамлете" и "Дон Кихоте", например. Мы знаем, что у людей есть большая потребность в этом, но мы не хотим тоже садиться на этого конька и ехать и ехать, делать ещё один "Прямо по Толе би" и ещё один "Уят". Острые какие-то социальные вещи, конечно, бомбят и взрывают аудиторию. Но нам интересно говорить ещё и о любви, об отношениях, о том, что такое человек, как человек разрушает то, что он имеет, совершенно не погружаясь в гражданское политическое или общественное поле. Я думаю, мы сейчас такой вектор будем выбирать.

"Сцена убийства Заманбека Нуркадилова"

О.М.: Мне как драматургу, наоборот, очень интересны гражданские спектакли, я ещё не пришла к той точке, когда мне интересно про любовь и отношения, у меня все мои пьесы основаны на информационных поводах: девальвация тенге, алматинский стрелок, наши землетрясения бесконечные, работа наших чиновников. Последняя моя пьеса рассказывает о том, что у нас так себе работает электронное правительство. В одной из первых рабочих версий спектакля "Прямо по Толе би" была сцена убийства Заманбека Нуркадилова, от неё потом отказались. Мне кажется, если ты приходишь в "АРТиШОК", на тебя очень много контекста обрушивается сразу. "Лаборатория 316" очень много работает с контекстом, у них спектакль "B.O.Q." – это просто стенограмма заседания казахстанского правительства, они рассуждают, что из города надо убрать дерьмо, говорят, а может, мы не будем и решим, что это наша традиция и нам и так хорошо. Ты в этом узнаёшь абсолютно точно то, что читаешь в новостях. В театре "Бункер" я была на последнем спектакле "Мёртвые" по "Мёртвым душам", там во втором акте есть эпизод, когда губернатор, который оказывается женщиной, собирает своё заседание, и ей предлагают назвать городской пруд в честь неё, то есть это тоже очень узнаваемо. В государственных драматических театрах есть какое-то лёгкое зомбирование, но фактически движения нет, и вопрос не в том, что им не дают, они сидят и боятся. Хотя они могут, у нас это никак не наказуемо. У меня впечатление, что, если бы они хотели сделать что-то такое, существует множество разных путей, чтобы за это не "попасть".

"Я вам сейчас морду набью"

– Но, наверное, не было прецедентов ещё, чтобы к театру были претензии за то, что он что-то показал или намекнул на какого-нибудь чиновника?

А.Т.: На моей памяти нет. То есть если и были проблемы, то достаточно давно. Как-то была претензия типа "ну почему вы обнажённое тело показываете на сцене". Ну, то есть это не было связано с политикой никак, просто никто не хочет с этим связываться. Иногда ты становишься заложником, ты знаешь, что у аудитории есть потребность что-то увидеть, но в то же время эта аудитория настолько сама себя табуирует, что, если ты позволишь себе, не знаю, чуть-чуть двинуться в сторону ЛГБТ, тебя тут же начнёт эта же аудитория прессовать. Моя мама смотрела новости, в театре "DOC" в Москве шёл спектакль "Выйти из шкафа", как раз про ЛГБТ, и там ворвались во время спектакля, прервали его, это были поборники морали, какие-то общественные объединения. Есть такие прецеденты, когда ты смотришь и думаешь: а у нас это возможно? Завтра на тебя кто-нибудь подаст в суд за то, что ты сказал со сцены "мамбет", ты можешь оскорбить этим чьи-то чувства или нет? И люди смотрят что где-то происходят какие-то прецеденты, и это очень легко переносится в наши реалии, и ты всё время должен быть настороже.

О.М.: У меня был спектакль "Комьюнити" на тему ЛГБТ, полностью документальный, у нас было семь показов за сезон, гомофобы появились на пятом. Когда своя публика закончилась, когда на каждый спектакль к нам начали приходить 50-150 человек, тогда пришли люди разные, и тогда начались уже конфликты определённые. Сам спектакль состоял из двух частей, то есть там 20 минут было действия, потом ещё примерно час мы обсуждали, обсуждение было как часть этого проекта. Мне запомнилось, как один их присутствующих начал высказываться очень жёстко в отношении меня, в отношении ребят, которые на сцене работали, а другой театральный актёр встал и сказал: "Я вам сейчас морду набью". Было своеобразно. Потом, когда мы на фестивале показывали, мы не делали обсуждение, но обсуждение случилось в зале, когда остался один из зрителей и поругался с куратором международным, нашим приглашённым коллегой из Финляндии. Это был страшный скандал, они полтора часа не могли разойтись, они просто, держа друг друга за грудки, практически разговаривали о том, почему это можно и почему это нельзя показывать.

– "АRТиШОК" открыл школу актёрского и режиссёрского мастерства. Расскажите об этом подробнее.

А.Т.: Когда мы сделали это объявление, не было такого ажиотажа, как перед ВГИКом, люди в очередь не выстраивались, телефоны не обрывались. Ну. конечно, списывали на август, на лето, на то, что люди у нас не так быстро принимают решение, у нас сложная программа. Студенты, которые поступят в нашу школу, получат полноценное образование, то есть это как в вуз поступаешь. Учась у нас, ты не можешь совмещать это с постоянной какой-то своей работой или учёбой, ты должен сделать очень конкретный выбор, и для многих эти факторы являются либо ограничением, либо точкой, где нужно подумать. И я, наверное, очень хорошо понимаю этих людей, потому что я сама когда-то приняла такое же решение, я оказалась в этой точке, где нужно было подумать.

Когда "АРТиШОК" делал такую же школу в 2007 году, я работала на телевидении журналистом и, когда я об этом узнала, я подумала: как круто, но это не для меня. Потом был период, когда что-то с моей жизнью стало происходить и в отношениях с моими коллегами, я поняла: я хочу что-то изменить. И мне потребовалось время, и у меня его даже было больше, потому что по журналистским инсайтам я знала про школу гораздо ранее, чем информация была доступна для всех, и я порядка трёх месяцев созревала.

– Как вы привлекали людей в свою школу?

– Мы думали делать открытый урок, чтобы была приёмная комиссия, то есть театр приходит туда, где его никогда не было, где есть аудитория, и мы с этой аудиторией начинаем работать, рассказывать, как если бы людям впервые говорили о том, что есть такая возможность. Например, мы были на встрече с аудиторией одного литературного клуба, клуба 451. Там проходят встречи, обычно связанные с современной литературой и подобными направлениями, но мы предложили сделать, мы думали, это будет такая некая игра. Мы анкетировали людей, мы были приёмной комиссией, мы их вызывали, они выходили, они читали свой материал, мы им давали какие-то подготовленные тексты, мы показывали портреты режиссёров, фотографии зданий театров, драматических и не только. Через какую-то игру нам удалось расположить к себе эту аудиторию, и в ней было очень много потенциальных абитуриентов, не случайных людей, которые в этом процессе обдумывания сейчас находятся, они пришли и, я думаю, получили очень много ответов на свои вопросы, а главное – избавились от страхов.

– Так как "АRТиШОК" необычный театр, то, наверное, и школа необычная. Действительно ли люди могут узнать и получить здесь те навыки, которые они не смогут получить в государственных театральных вузах?

А.Т.: Мы сделали такую формулировку "актёрско-режиссёрский курс", то есть мы набираем не только актёров и не только режиссёров, у них нет отдельного экзамена или у них нет отдельного расписания, это курс, который одновременно даёт базовый набор знаний, чтобы попробовать себя и там и там, меняться местами, создавать разные ситуации, и в этом процессе мы хотим, чтобы органично вычленились люди, которые будут актёрами и которые будут режиссёрами. И самое главное, если так лаконично сказать, нам очень важно сейчас привлечь молодое поколение людей к такой профессии, как театральный режиссёр, потому что в Казахстане нет какого-то образа успешного в театральной режиссуре, который был бы для молодёжи каким-то знаковым, каким-то культовым, чей бы портрет ты напечатал на майку. Считается, что профессия очень взрослая, для каких-то поживших людей, говорят "ты не суйся, ты ещё не пожил, у тебя нет жизненного опыта", какое-то такое предубеждение. Театральная режиссура – это профессия молодых людей, и парней, и девушек и как бы этот тренд мировой, и, к сожалению, пока мы очень мало к нему приблизились.

– В чём наши театральные режиссёры могут отставать от общемировых трендов?

– Это очень азартная профессия, имеющая большое количество разнообразных инструментов для художников, которые здесь, в Казахстане, практически никто не использовал или использовали очень скромно. Можно делать потрясающие вещи, и они не привязаны к зданию театра или к содержанию площадки, это уже какие-то другие вещи, с которыми люди соприкасаются. Если ты думаешь: а на что я поставлю постановку, а где я возьму денег на декорации, а что я буду платить артистам – то сейчас есть спектакли без артистов, спектакли без здания театра и без декораций. И всё, что нужно, чтобы человек пришёл со своим телефоном и наушниками. И у нас есть огромное желание экспортировать всё это сюда, потому что во всём мире это происходит. Чем мы хуже?

– А если говорить о престиже профессии, имидже, насколько сегодня в Казахстане возможно быть артистом театра, режиссёром и быть успешным в каком-то более меркантильном смысле?

О.М.: Мне кажется, в театр люди в принципе не за деньгами приходят, это про другое, если ты хочешь заработать, ты пойдёшь работать в нефть, а в театр люди идут за удовлетворением амбиций, за самовыражением, за выражением собственной позиции либо это происходит, напротив, когда человек приходит в театр, он видит театр как инструмент выражения собственной позиции. Я недавно готовила для своего блога обзор самых интересных театральных режиссеров Казахстана, я насчитала семь человек. Это люди, которые интересны мне как театральному обозревателю, но всё-таки на 18 млн населения 7 театральных режиссёров.

– Которые уже старенькие, – добавляет Анастасия.

О.М.: Ну нет, там не все старенькие на самом деле. Для интереса я могу перечислить, кто у меня в этот топ попал: устоявшиеся суперрежиссёры, которых я выделила, – это люди среднего поколения, которых уже знают, есть молодые очень интересные режиссёры, Рустем Бегенов – потрясающий совершенно. Есть очень интересная Дина Жумабаева, которая работает по всей стране. Но это очень маленькие кейсы, то есть, когда у нас есть три молодых режиссёра, которых мы можем выделить по стране, я не знаю, но это похоже на катастрофу. Но хотя бы есть эти трое, это радует.

– Вы затронули тему, что важно решиться в какой-то момент и просто перейти из одной области в другую. Я знаю, что и Ольга, и вы тоже в какой-то момент сделали такое решение для себя. Можете об этом больше рассказать, насколько это было сложно?

А.Т.: . Конечно, это для меня была очень крутая жизненная реальная школа: работа в редакции, работа репортёром и в конце я уже работала ведущей в эфире, это был мой такой предел мечтаний, который за 4 года был пройден, и всё как-то так было устаканено. Но я попала в редакцию финансовой программы, я была ведущей деловых новостей, я работала в программе Национального банка "Территория тенге", я понимала, что ни черта не понимаю в экономике и финансах. Я думаю: ладно, я попробую, и это продолжалось в течение года, около 2 лет, наверное. Я поняла, что невозможно быть дилетантом в этой сфере, невозможно ездить на интервью с председателем правления банка и делать вид, что что-то в этом понимаешь, невозможно бесконечно читать новости про котировки про нефть, если ты не понимаешь это. Это так же, как и в театре, ты смотришь текст, и если не понимаешь, это всё не имеет никакого смысла. Мне казалось, что я пашу, делаю большой сюжет в течение недели, и не знаю, кто его посмотрел, никогда не получаю на него отзыв, какую-то реакцию, он был нужен кому-то или не нужен, какие-то вот эти вещи стали для меня какими-то знаками. Потому что я всё время вертелась вокруг "АRТиШока": как зритель, как журналист, который освещает события, я знала, что происходит в театре с самого первого дня. И когда эта новость пришла, что будет такая школа, я понимала, что ценность моего образования, которое я уже получила, меня не устраивает, и для меня это какой-то шанс учиться дальше с какими-то очень крутыми людьми. Хотя я совсем не думала, что меня засосёт театр.

– Ольга, а как у тебя было?

– Я совершенно случайно. Я занималась журналистикой разделов "культурки" бесконечных, я всегда опасалась писать про театр, мне это было незнакомо, мне это было непонятно, и какой-то перелом случился, я начала ходить на спектакли, где-то года два я ходила, я пересмотрела репертуары всего, что есть в городе, абсолютно всего, и в какой-то момент я стала понимать, что мне очень мало о чём ещё интересно писать, кроме театра, и я ушла…

"Через театр мы можем построить Казахстан-2050"

– Что бы вы посоветовали человеку, у которого есть потребность быть в театре, он интересуется, но не может никак решиться? Почему всё-таки важно решиться и прийти?

А.Т.: Тут есть такой момент, что ты действительно можешь не формулировать абсолютно чётко, есть у тебя потребность в театре или нет, может, ты вообще не ходишь в театр, или тебе не нравится то, что там есть, или тебе было некогда. Но если есть какая-то потребность менять что-то в себе, менять отношение к жизни, менять отношение к окружающим, которые не складываются, ты задаёшь себе эти вопросы. Я хочу, чтобы люди постарались, попробовали быть честными с собой и быть больше авантюристами, потому что ты можешь сейчас потонуть в каких-то вопросах: "А на что я буду жить, на что я буду снимать квартиру в аренду?" Но тот предел, когда тебе действительно не важно, что ты будешь есть, а тебе важно, чтобы в твоей жизни было что-то другое, если в тебе есть эти процессы, мне кажется, это к нам.

О.М. Для меня театр – это сублимация, я не всегда могу себе что-то позволить, да, я трушу, например, пойти к задержанным ребятам-активистам и их поддержать. Я по-человечески трушу, но я понимаю, что у меня есть возможность участвовать в процессе через то, что я делаю в театре. И мне кажется, для многих людей, у которых тоже есть внутреннее ощущение, что ты можешь что-то сделать для своей страны, для того, чтобы тебе в ней было лучше. Возможно, этот инструмент подойдёт, а театр – это крутой творческий инструмент, потому что театр объединяет в себе все виды искусства, какие можно себе представить. Ты можешь быть художником, заниматься изобразительным искусством, ты можешь быть актёром, можешь быть режиссёром, ты можешь создавать текст, можешь быть композитором. И в любом случае тебе найдётся место в театре, и через театр мы можем построить Казахстан-2050.