С экзистенциальными страхами мы знакомимся уже в детстве, после осознания нашей смертности, когда уходят из жизни бабушки и дедушки, любимые питомцы. В воспоминаниях одного писателя есть история о том, как ребёнком он заплакал от вида опавших листьев, потому что понял, что всё в мире конечно и смертно. С этого момента мы в поиске смысла жизни.
Последние несколько месяцев я думаю о страхе смерти — главном, как утверждают некоторые психологи, страхе в жизни человека, который находится на изломе между сознательным и бессознательным. После смерти тела разложится наш мозг, а вместе с ними наши сознание и личность. Зачем тогда мы строим общества и города, учимся, работаем и стремимся лучше жить, если мы в конечном счёте умрем? Мысли о смертности причиняют нам страдания. А мировые религии пытаются решить страх смерти верой в бессмертность души.
У Ирвина Ялома, американского писателя и психиатра, есть замечательная книжка “Вглядываясь в Солнце”, которая посвящена попытке доказать этот страх смерти и проявить его, как негативную пленку, в наших повседневных поступках и мотивах. Читая книгу, я думала о том, что моя мама, ушедшая из жизни после четырёх лет борьбы с раком, могла бы утешиться идеей, которую предлагает Ялом. Это идея волнового эффекта, и в моей жизни она связана с каминг-аутом друга, о котором я расскажу дальше.
Волновой эффект, который описывает Ялом, прост. Наши поступки отражаются в жизнях других людей, меняя их. Через одних наши поступки влияют на других, от тех на третьих, переходя на другие поколения. Эти поступки — словно волны, создающие другие волны. Другими словами, мы не бессмертны, но наши дела — вполне.
Несколько лет назад я прочла интервью с каминг-аутом Амира Шайкежанова. В тот же день я написала Амиру в фейсбук сбивчивое и взволнованное сообщение о том, что я тоже гомосексуальна, извиняясь, однако, за такие личные сообщения от незнакомой ему девушки. Я не знала, зачем я это делаю. Мне просто хотелось почувствовать, что я не одинока. В ответ я получила приглашение на вечеринку в его квартире. Потом эти вечеринки для меня стали очень важны, там я наконец познакомилась с людьми, которые — о ужас! — приняли меня такой, какая я есть. Нужно сказать, что на тот момент я сама не принимала себя, а мне было уже 27. Я с завистью смотрела на двадцатилетних, и внутренне оплакивала свою юность, которая прошла в стремлении “быть нормальной”. Я думала о своих прошлых суицидальных попытках и ненависти к себе, и мне было очень грустно.
Каминг-аут Амира изменил не только мою жизнь, но и жизнь моих близких, друзей и коллег. Последние несколько лет я живу в Алматы, в безопасном пузыре своих друзей и союзников. Но делая свой каминг-аут, могу ли я надеяться, что он, влияя на мои круги, дойдет до гопников, которые заманили моего друга и обокрали, оставив без куртки, телефона и денег зимой на окраине Алматы? Достигнет ли эффект казахстанских ЛГБТ, у которых нет безопасных пузырей из друзей и союзников? Дойдут ли мои волны до Туркменистана, где Касымберды Гараев, молодой кардиолог, сделавший публичное признание о своей гомосексуальности с надеждой на сдвиги в обществе, пропал без вести в полицейском управлении? До Чечни, где у убитых лесбиянок нет даже имени?
Мой другой любимый автор, Виктор Франкл, психиатр, переживший Аушвиц, на последних страницах автобиографической книги “Психиатр в концлагере” заявляет, что смысл жизни - в процессе жизни. Потому что, увы, на какую-то лучшую жизнь после смерти гарантий нет. И я желаю нам всем прожить наши единственные и такие короткие жизни хорошо, не прячась и не боясь.